Первый выход состоялся сразу же наутро, времени у экспедиции было в
обрез. Меня, однако, не взяли, а оставили дежурить в лагере под
тополями, снабдив двустволкой. Дело в том, что я был травмирован. На
Пулат-Тау, “плоской горе”, по неуёмности своей гонялся за сусликом,
спрятавшимся в норе. Имея ледоруб, упорно рыл им вдоль хода, метров
двадцать. Дорылся до мозоли на правой ладони. Суслика, конечно, не
поймал, но получил заражение. Рука распухла от нарыва, и воспаление
пошло в плечо. Валентин и Лена Алексеева лечили меня чудовищными
дозами пенициллина. Так что лазание по лестницам было пока
проблематичным. Но сторож из меня тоже оказался неважный. Не выдержав
напора любопытства, я прихватил с собой экспедиционную двустволку и
покинул свой пост, посмотреть окрестности, а заодно и вход в Кан-и-Гут,
хотя бы со стороны.
Ну и обстановочка! Пустыня вокруг, выжженные склоны, а рядом развалины одноэтажных зданий.
Бараки какие-то… За каждым порогом, кажется, найдётся по скелету, что уж там говорить о руднике! Вот ущелье за поворотом.
Несколько сотен метров, и слева по ходу на склоне чернеет входной грот. Выглядит весьма мрачновато. Снизу, из глубины колодца
доносились голоса - это работают “наши”...
Собственно вертикальной работы там оказалось не много. Для того, чтобы проникнуть в самый
нижний отдел пещеры достаточно преодолеть два отвеса, каждый примерно 25 метров, остальное проходится без верёвок и лестниц.
К тому же на Дно Первой пропасти, как позже обнаружил Женя Полищук, можно попасть по наклонным ходам в обход вертикального спуска.
Настал, однако же, и мой черёд. Алексинский так испытывал меня на предмет способности передвигаться по
лестницам после травмы. Он зацепился пальцами своей ладони за полусогнутую ладонь моей больной руки и сказал: “Тяни!”.
Тяну. “Годится!” - то есть развиваемое усилие показалось ему достаточным.
Система Кан-и-Гут стала моей первой вертикальной пещерой, первой, так сказать, любовью,
и теперь, не скрою, я горжусь этим. Помимо своего таинственного антуража, она поразила какой-то, как бы это выразиться
поточнее, неправильностью. Во-первых, вход у неё не там, где ему следовало быть, то есть не на дне ущелья, где когда-то,
может быть, была вода, и эта вода могла промыть себе подземный путь. Вход был на склоне, и решительно никакого бассейна
водосбора не имел. Откуда же столь активный карст? В гроте можно было видеть сразу несколько входных отверстий. Они
располагались на разных уровнях и шли в разных направлениях, как будто в разные пещеры. Однако это была одна, вполне
связанная, система. Возможно, это относительно редко встречающийся гипсовый карст в пластах, залегающих не плоско-горизонтально
(как, скажем, в Подолии), а как бы наклонно или даже вертикально. Так примерно это мне тогда представлялось.
При первом погружении я то и дело донимал Алексинского наивными вопросами вроде «а
этот ход куда?, а тот?, а почему сюда не ползём?» и т.п. Я не мог тогда ещё уяснить, что подобные вопросы для Кан-и-Гута,
отчасти, лишены смысла. Ибо все ходы вели куда надо. Это как в муравейнике, если угодно. Кан-и-Гут, как тогда показалось,
почти не имеет тупиков, разве что немного, что в основном все полости замкнуты в кольца, петли. Там, как ни странно, редко
мы испытывали чувство, что заблудились или можем заблудиться; совершенно не то, что, например, в Съяновских катакомбах под
Москвой. Но вот что непонятно: я тогда в Кан-и-Гуте ощутил чувство какой-то смутной тревоги, и может быть, не я один.
Бьюсь об заклад, что ни в каких других пещерах никогда со мной ничего подобного не случалось.
Любопытным показалось, что для погружения в глубины Кан-и-Гута Алексинским был выбран не
основной ход пещеры, а расположенный совсем неподалёку от главного входа довольно неприятный на вид провал, где непрочные
глыбы нависали прямо над узким отверстием колодца. Двадцатиметровый спуск по навешенной лестнице привёл сразу на Дно Первой
пропасти. Это куполообразный зал с неровными стенами, где лестница висит свободно; пол, заваленный осыпями и крупными
скальными обломками, круто продолжается вниз, исчезая в темноте за поворотом...
До чего же всё черно и пыльно! Так не бывает ни в одной карстовой пещере, где относительно светлый
известняк да рыжая глина и, как правило, вода, которой бывает иногда «слишком» много. А здесь сразу же обнаружились отверстия
каких-то узких извилистых ходов, угрюмые камеры и ниши, каждая как преисподняя, как чудовищных размеров старый забытый погреб,
склеп, если взять сравнение поточнее. Пыльно всё – и нагромождение скальных глыб и гнилого дерева (крепи?), отверстия проходов
– карст ли это? А натёчных форм, которыми так щеголяют иные пещеры, нет пока что и в помине. Хорошенькое начало!
Пещера пещерою, но здесь явно что-то добывали. Интересно, что? Говорили тогда между нами, но как-то вскользь, без особого
любопытства, будто добывали бурый уголь. Но нигде, ни в штольнях и в отвалах, ни в колодцах и в лабиринтах я не нашёл бурого
угля или что-нибудь напоминающее уголь. Иные, необычные на вид, кусочки буро-жёлто-красных пород, что-то вроде пирита, киновари,
я находил и рассовывал по карманам, чтобы потом внимательнее рассмотреть.
Где-то в нижнем, самом тёмном и потаенном углу этого самого Дна Первой пропасти, вползли мы вслед
за Алексинским в довольно длинный извилистый, почти горизонтальный ход диаметром около метра, чёрный как дымоход и как бы
весь из себя зализанный, словно его натерли изнутри графитом. Вскоре, в строгом соответствии со схемой, обнаружились загадочные
жерди. Вот они, над круглым жуткого вида отверстием колодца в какую-то круглую не просвечиваемую чёрную яму. Но здесь же явно
передвигались люди! Зачем? Рудокопам, казалось тогда, в такой «пещере» вроде делать нечего. И путь явно опасен. Валентин навесил
верёвочные перила, потому что жерди на вид очень ветхие. Вот проползли над колодцем. Ещё несколько метров движения по ходу,
снова чёрные жерла провалов тут и там и непонятно куда, но всё это уверенно игнорируется, будто не представляет никакого
спелеологического интереса (а я всё задаю Валентину свои глупые вопросы), и наконец достигаем спуска на Дно Второй пропасти
по навешенной накануне лестнице. Этот отвес более значителен, метров, показалось мне, 25-27. Лестница, сразу же после неудобного
и короткого карниза, зависает в черноте огромного зала.
Он расширяется куполом, а снизу ни потолка, ни отверстия, из которого
свисает лестница, почти не видно. Спустившись, просвечиваю дополнительным фонарём, фонарь у меня индийский, мощный: видно,
что своды выклиниваются в вертикальную длинную щель. А там! Невероятно, но в щели видны забитые враспор деревянные балки,
каждая толщиной с хорошее бревно! А выше - ничего нет. До них метров 30, и нет к ним решительно никакого доступа. Чудеса...
Указываю Алексинскому, он удивлён не менее, чем я, но объяснения, для чего и, главное, как установлены в потолке пещерного
зала деревянные крепи, не находит.
Валя ориентируется, впрочем, отменно. Это у него дар. Быстро находит путь
к самой глубокой точке системы – очень длинный, по его рассказу и по схеме, спиральный ход, заканчивающийся крошечным гротом.
В самом низу только лужица красноватой воды. Я там, на дне, в тот раз не был. Из-за больной руки чувствовал себя плохо, передвигался
неуверенно и больше старался фотографировать, но жаль, что из-за малой мощности вспышки большая часть фотографий оказалась неудачной.
Едва при этом не рухнул с огромной каменной глыбы, называемой то ли «маркшейдерский стол», то ли «трон», куда забрался для установки
фотокамеры. И в этих малопродуктивных занятиях немало времени пришлось провести одному на Дне Второй пропасти. Стоит ли говорить,
что это были дивные часы откровений! Тогда все остальные члены команды разбрелись кто-куда, целиком посвятив себя поискам прохода
в верхнюю часть системы, где, по схеме, имеются обширный грот, называемый «Верблюд», и сложная система ходов – некий лабиринт на
пути к верхнему входу. Искали тщательно, но не нашли, Пора было выбираться наверх.
Продолжение
