Когда не раз отдыхали мы поздними вечерами у костра и палаток под
тополями близ развалин заброшенного горняцкого посёлка, хорошо было,
прислонившись спиной к стволу дерева, смотреть на юг: там в лунном свете
угадывались очертания снеговых вершин Туркестанского хребта. Ровным
ветром дышала Раватская долина, освобождаясь от полуденного зноя. Тополя
шумели и говорили о чём-то своём. О чём? Наверное, о вечной тоске, об
одиночестве, что пришлись на остаток их века после того, как люди отсюда
ушли, всё бросив в удел разрушению. Азия - “дело тонкое”, где время
неторопливое - вечность позади, и впереди тоже вечность - такое уж она
наводит настроение, что не забыть до сих пор. До Индии было ближе, чем
до родины, и замысловатые мелодии, что доносились из моего маленького
транзисторного приёмника, влекли в неведомую даль, за Гималаи... Не
идеальная ли обстановка для фантазий? И невольно приходили мысли о
чём-то странном....
«Что же ты такое, Кан-и-Гут, и кто раскроет печальную тайну твою? Почему кажется, будто в
кратком потоке мимолётных дней наших двух небольших экспедиций всё как бы пролетело мимо... Вон там, совсем неподалёку,
в недрах скал оставлено и брошено странное лохматое существо, этакий пыльный древний паук – окаменевшее от времени
чудище, стерегущее тайну, как будто безобидное, но никому больше не нужное. Его обозвали страшилищем, а зря: во-первых,
таковым сделал его человек, во-вторых, чёрный хаос его недр по-своему прекрасен, ибо «есть упоение в бою и мрачной бездны
на краю», как известно. И доказательство тому ношу в своём сердце: как альпиниста зовёт к себе белая гора, так меня манит
к себе серый угрюмый Кан-и-Гут. И упорно мерещится, что руднику «забвения» нужны люди, ему хочется что-то нам поведать,
но мы не слышим, и нам не до него... И вообще, нам пора в обратный путь. Жаль, если навсегда».
Наши расспросы у местных жителей посёлка Самаркандек о Кан-и-Гуте не дали тогда ровно ничего.
Некто, смеясь, заявил, что там был-де... сумасшедший дом (?), а кто-то – что лепрозорий (?!). И эти сведения, показавшиеся
мне тогда нелепыми, смогли навести лишь на туманные размышления. А от себя я смог по фактам добавить лишь немногое..
Тот странный минерал, что пополнил в своё время карман моего комбинезона, а спустя некоторое
время стал объектом моей контрольной работы по качественному полумикроанализу (я был тогда студентом химфака МГУ), оказался
свинцовой рудой с примесью цинка, серебра и следами ртути. Не бурый вовсе уголь добывали в Кан-и-Гуте, а, быть может,
смертельно-ядовитую свинцовую или ртутную руду, ядовитую особенно, если учесть чудовищную запылённость недр рудника.
Вот зачем применялись там респираторы и противогазы! На такие работы, казалось мне, вряд ли шли добровольно. А если учесть,
в какие годы велись самые активные разработки в тех местах, (маркшейдерская съёмка – 1949 г., закрытие рудника – 1956 г.),
то легко было заподозрить и то, что рудник-пещера Кан-и-Гут мог быть одним из самых чудовищных объектов системы ГУЛАГ’а.
Доказать сию шальную мысль без специальных исследований было невозможно. И воображение впечатлительного спелеолога невольно
заполнило вакуум, порождённый догадками.
«Кан-и-Гут», - спрашивал я наполовину всерьёз, - «уж не призраки ли прошлого бродят в недрах
твоих? Мы, наивные простаки современности, со спортивной лёгкостью проходившие твои колодцы и извилистые ходы, что мы знаем
о тебе? Для нас ты был, прежде всего, замысловатой карстовой пещерой. И всё? Да полно, это ли главное... Ведь подумать
страшно, что здесь работали люди, и, вероятно, бывали времена, древние ли, современные, когда трудились не по доброй воле.
Работали в этой жути чёрных глубин, на износ, задушенные ядовитой пылью, от которой не может спасти респиратор, и которая,
въедаясь в тело, порождает экзему. Так, может быть, отсюда явилась басня про лепрозорий? В древности они работали без всякой
страховки, в неверном свете коптящих светильников, ползая по шатким жердям над бездной, без надежды на исход, и, конечно же,
погибали здесь во множестве. Останки – чьи они, рудокопов, авантюристов, искателей кладов? А если здесь был Гулагский рудник,
то может быть, это были зеки? Не те ли, кому выпал жребий дождаться урочного часа, скребли на стенах штреков
«Конец Кан-и-Гуту!»? Не те ли, кто, дойдя до последней грани отчаяния, ища выхода, нашёл свой конец на дне неведомых
лабиринтов, у берегов озёр с красной водой? Кто они все, эти несчастные, как жили, как погибали? Каковы их имена?
Об этом знает лишь сам Кан-и-Гут, а нам знать не дано. Мы, спортсмены-спелеологи, привыкшие штурмовать карстовые пещеры,
как альпинист штурмует гору, и слышать лишь своё собственное дыхание, только как бы прошлись стороной, в сущности, мало
что заметив, поняв ещё менее!».
Вот так представилось, навеянное впечатлениями первых встреч и скудностью достоверных данных,
что одна из самых тёмных загадок Кан-и-Гута – это тайна человеческих судеб и страданий, но как раз она, скорее всего,
навсегда похоронена под обломками времени.
А как хотелось бы написать книгу объёмом, достойным предмета, с броским названием "Рудник Погибели и
Забвения"! Но только вряд ли кто её теперь напишет. Она часто видится мне, как сам Кан-и-Гут – такая печальная книга без
начала и с недописанным концом, которая "läßt sich nicht lesen" – не позволяет себя прочесть…
(2002 г.)
POSTSCRIPTUM
Вышеизложенный рассказ основан преимуществеено на юношеских переживаниях автора. Он не претендует
на глубину и правильность трактовок и в ряде мест преднамеренно не приведён в соответствие с имеющейся по затронутому предмету
библиографией. Таковая же оказалась не столь скудной, как ранее можно было предполагать. История рудника уходит в глубь веков
чуть ли не к началу нашей эры... Считают, что впервые описал Кан-и-Гут Авиценна, он давал совет благоразумный (возможно,
адресованный спелеологам будущего): “И если пойдёт по левой дороге, то пусть не желает осматривать других, дабы не потерять
сил от утомления...” Хотелось бы поведать о библиографической стороне предмета в отдельности, а пока оставим всё, как
есть. Автору представляется, что в таком неисправленном виде рассказ, вероятно, лучше передаст те ощущения, которые может получить,
если только того пожелает, каждый исследователь, чьё сердце открыто для всего таинственного и неизведанного.
